аккуратностью чисто немецкой,
Он на складе лежал
Среди обуви взрослой и детской.
Его номер по книге:
"Три тысячи двести девятый".
"Обувь детская. Ношена.
Правый ботинок. С заплатой..."
Кто чинил его? Где?
В Мелитополе? В Кракове? В Вене?
Кто носил его? Владек?
Или русская девочка Женя?..
Как попал он сюда, в этот склад,
В этот список проклятый,
Под порядковый номер
"Три тысячи двести девятый"?
Неужели другой не нашлось
В целом мире дороги,
Кроме той, по которой
Пришли эти детские ноги
В это страшное место,
Где вешали, жгли и пытали,
А потом хладнокровно
Одежду убитых считали?
Здесь на всех языках
О спасенье пытались молиться:
Чехи, греки, евреи,
Французы, австрийцы, бельгийцы.
Здесь впитала земля
Запах тлена и пролитой крови
Сотен тысяч людей
Разных наций и разных сословий...
Час расплаты пришел!
Палачей и убийц - на колени!
Суд народов идет
По кровавым следам преступлений.
Среди сотен улик -
Этот детский ботинок с заплатой.
Снятый Гитлером с жертвы
Три тысячи двести девятой.
1944
ПИСЬМО ДОМОЙ
Здесь, на войне, мы рады каждой строчке
И каждой весточке из милых нам краев.
Дошедших писем мятые листочки
Нам дороги особо в дни боев.
Они хранят тепло родного дома,
Сопутствуя бойцу в его судьбе.
О, чувство зависти! Как нам оно знакомо,
Когда письмо приходит не тебе.
О, письма из дому! Мы носим их с собою,
Они напоминают нам в бою:
Будь беспощаднее с врагом на поле боя,
Чтоб враг не истребил твою семью!
Мы были в городе развалин и воронок
Разграбленного немцами жилья.
Я видел мальчика. Лет четырех ребенок.
Он был убит. И сына вспомнил я.
Мы были в городе. Как грозный знак проклятья,
Труп женщины лежал на мостовой.
Растерзанное ситцевое платье,
Застывшая рука над головой.
И я подумал: как же быть такому?
Быть может, кто-нибудь, как я, таких же лет,
Ждет от жены письма, письма из дому
От этой женщины. А писем нет и нет...
Мой верный друг, товарищ мой надежный!
Мы на войне. Идет жестокий бой
За каждый дом, за каждый столб дорожный,
За то, чтоб мы увиделись с тобой!
Южный фронт. 1941 год
ОТКУДА ТЫ?